С 20 мая 2020 г. читаю курс публичных лекций по теодицее. Регистрация.

В этой заметке собрал фрагменты текстов бл. Августина, посвящённых проблеме зла и её возможному решению.

Зло как нехватка блага: Исповедь. разделы 7.11.17—7.13.19; Энхейридион. разделы 11—14.

О природе зла, его истоке, почему оно допущено; истоки страданий: О природе блага. разделы 1—23.

Толкование грехопадения, справедливость страданий: О граде божьем. раздел 14.11-15; 22.30.

Августин. Исповедь

Книга VII

XI

(17.) Я рассмотрел всё стоящее ниже Тебя и увидел, что о нем нельзя сказать ни того, что оно существует, ни того, что его нет: оно существует, потому что всё от Тебя, и его нет, потому что это не то, что Ты. Истинно существует только то, что пребывает неизменным. “Мне же благо прилепиться к Богу”, ибо если не пребуду в Нем, не смогу и в себе. Он же, “пребывая в Себе, всё обновляет; Ты Господь мой, и блага мои Тебе не нужны”.

XII

(18.) Мне стало ясно, что только доброе может стать хуже. Если бы это было абсолютное добро, или вовсе бы не было добром, то оно не могло бы стать хуже. Абсолютное добро не может стать хуже, а в том, в чем вовсе нет добра, нечему стать хуже. Ухудшение наносит вред; если бы оно не уменьшало доброго, оно бы вреда не наносило. Итак: или ухудшение не наносит вреда – чего быть не может – или – и это совершенно ясно – всё ухудшающееся лишается доброго. Если оно совсем лишится доброго, оно вообще перестанет быть. Если же останется и не сможет более ухудшиться, то станет лучше, ибо пребудет не ухудшающимся. Не чудовищно ли, однако, утверждать, что при полной потере доброго оно станет лучше? Если, следовательно, оно вовсе лишится доброго, то его вообще и не будет; значит, пока оно существует, оно доброе, и, следовательно, всё что есть – есть доброе, а то зло, о происхождении которого я спрашивал, не есть субстанция; будь оно субстанцией, оно было бы добром, или субстанцией, не подверженной ухудшению вовсе, то есть великой и доброй; или же субстанцией, подверженной ухудшению, что было бы невозможно, не будь в ней доброго.

Итак, я увидел и стало мне ясно, что Ты сотворил всё добрым и что, конечно, нет субстанций, не сотворенных Тобой. А так как Ты не всё сделал равным, то всё существующее – каждое в отдельности – хорошо, а всё вместе очень хорошо, ибо всё Бог наш “создал весьма хорошо”.

XIII

(19.) И для Тебя вовсе нет зла, не только для Тебя, но и для всего творения Твоего, ибо нет ничего, что извне вломилось бы и сломало порядок, Тобой установленный. Злом считается то, что взятое в отдельности с чем-то не согласуется, но это же самое согласуется с другим, оказывается тут хорошим и хорошо и само по себе. И всё то, что взаимно не согласуется, согласуется с низшим миром, который мы называем землей, с ее облачным и ветреным климатом, для нее подходящим. Да не скажу таких слов: “лучше бы этого мира не было!” Если бы я знал только его, то я пожелал бы лучшего, но и за него одного должен был бы восхвалять Тебя, ибо что Ты достоин хвалы, об этом возвещают “от земли великие змеи и все бездны, огонь, град, снег, лед, бурный ветер, исполняющие слово Его, горы и все холмы, деревья плодоносные и все кедры, звери и всякий скот, пресмыкающиеся и птицы крылатые, цари земные и все народы, князья и все судьи земные, юноши и девицы, старцы и отроки да хвалят имя Господне”. Да хвалят Тебя и с небес, да хвалят Тебя, Боже наш, “в вышних все ангелы Твои, все воинства Твои, солнце и луна, все звезды и свет, небо небес и воды, которые превыше небес, да хвалят Имя Твое”; охватив мыслью всё, я уже не желал лучшего; высшее, конечно, лучше низшего, но, взвесив всё по здравому суждению, я нашел, что весь мир в целом лучше высшего, взятого в отдельности.

Августин. Энхиридион Лаврентию о вере, надежде и любви

(11.) Так называемое зло, надлежащим образом упорядоченное и расположенное на своем месте, сильнее оттеняет добро для того, чтобы оно более привлекало внимание и, от сравнения со злом, приобретало бы большую ценность, Всемогущий Господь, которому, по признанию даже неверующих, принадлежит верховная над всем власть (Вергилий. Енеида, кн. 10), и который в высочайшей степени благ, никоим образом не позволил бы, чтобы в Его делах было хоть сколько-нибудь зла, если бы не был так всемогущ, чтобы и зло обратить в добро. Что же иное называется злом, как не недостаток добра? Как в телах живых существ болезни и раны вызывают только недостаток здоровья (и само лечение призвано не к тому, чтобы вошедшее в организм зло, т.е. болезни и раны, перевести в какое-нибудь другое место, но чтобы истребить его совсем; рана или болезнь не представляют самостоятельной субстанции, но только повреждение субстанции телесной, тогда как тело есть сама субстанция, нечто действительно доброе, в чем происходит зло, т.е. лишение добра, называемого здоровьем), так существуют и различные виды повреждения души, бывает лишение природного добра; при выздоровлении это лишение никуда не переносится, ибо может если где-то и быть, то только в самом здоровье.

(12.) Итак, все природы – благи, так как их Виновник – высочайше благ, но поскольку они не столь же неизменно благи, как сам их Виновник, то поэтому добро в них может уменьшаться и возрастать. Уменьшение же добра есть зло. Впрочем, сколь бы не уменьшалось добро, все равно, пока существует та или иная природа, в ней необходимо есть хоть толика добра. И сколь бы ни была мала сама природа, то добро, из которого она состоит, не может уменьшиться без уменьшения ее самой. Справедливо, конечно, восхваляется природа чистая и неповрежденная, но она была бы стократ прекрасней, если бы вообще не могла подвергнуться порче. Насколько же она подвержена порче, настолько порча ее есть зло, так как лишает ее некоторого добра; ибо если не лишает никакого добра, то не причиняет вреда, если же причиняет вред, следовательно, отнимает добро. Итак, сколько бы природа не подвергалась порче, в ней есть добро, которого она могла бы лишиться. Поэтому, если что-нибудь останется в природе, что уже не может быть испорченным, то и сама эта природа будет уже совершенно неподверженной порче, и этого величайшего блага достигнет именно порчей. И если не перестанет подвергаться порче, не перестанет также иметь добро, которого могла бы лишить ее порча. Если же порча истребит природу целиком, то тогда не будет никакого добра, так как не будет никакой природы. Поэтому порча не может уничтожить добро иначе, как уничтожив природу. Итак, всякая природа есть добро: большое добро, если не может подвергаться порче, если может – малое. Отрицать же существование добра можно лишь по полному недомыслию. Если оно истребляется порчей, то не остается и самой порчи, ибо не остается и природы, в которой она могла бы существовать.

(13.) Поэтому не было бы совсем того, что называется злом, если бы не было никакого добра. Добро, лишенное всякого зла, есть чистое добро, то же добро, в котором находится зло – испорченное или худое добро; там же, где нет никакого добра, там не может быть и какого-либо зла. Отсюда следует интересный вывод: так как всякая природа уже только в силу того, что она – природа, есть добро, то когда говорят, будто порочная природа – злая природа, говорят, в сущности, что добро есть то же, что и зло, а зло – то же, что добро; ибо всякая природа – добро и никакая вещь не была бы дурной, если бы сама она не была бы природой. Следовательно, злым может быть только нечто доброе. Хотя это, на первый взгляд, кажется нелепостью, однако неизбежно вытекает из всех предыдущих рассуждений. Нужно лишь остерегаться, чтобы не подпасть под то пророческое изречение: «Горе тем, которые зло называют добром, и добро – злом, тьму ночную считают светом, и свет – тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое – горьким» (Ис. 5:20). Господь, однако, говорит: «злой человек из злого сокровища сердца своего выносит злое» (Мф. 12:35). Что же такое злой человек, как не дурная природа, поскольку он – природа? Если, далее, человек, так как он – природа, есть нечто доброе, то что такое злой человек, как не худое добро? Однако, когда мы различаем то и другое, мы не потому считаем человека злым, что он – человек, и добрым не потому, что он – порочен, но как человека считаем его добрым, а как порочного – злым. Следовательно тот, кто считает злом само существование человека или добром – порочность человека, тот именно и подпадает под то пророческое изречение: «горе тем, которые зло называют добром, и добро – злом». Он порицает творение Божие – человека, и хвалит порок человека – его испорченность. Итак, вся природа, хотя бы и порочная, поскольку она есть природа – добра, а поскольку порочна – зла.

(14.) Поэтому к противоположностям, называемым добром и злом, неприложимо то правило, что две противоположности вместе никогда не существуют. Как воздух не может быть одновременно и темным, и светлым, пища или питье – и сладким, и горьким, тело – белым и черным, безобразным и красивым, так и практически на всех противоположностях мы можем наблюдать, что они одновременно и вместе не существуют. Такие же несомненные противоположности, как добро и зло, не только могут быть вместе, но, более того, зло без добра, кроме как в добре и вовсе существовать не может. Добро, впрочем, может и без зла. Человек или ангел может и не быть несправедливым, но никто не может быть несправедливым, кроме человека или ангела. И добро это – человек, добро – ангел, зло же – несправедливость. И эти две противоположности так существуют вместе, что если бы не было добра, в котором не было бы зла, то зла не могло бы быть совершенно, потому что порче не только негде было бы существовать, но и неоткуда было бы и возникнуть; подвергаться порче может лишь что-либо доброе, и порча есть не что иное, как устранение добра. Итак, зло произошло из добра, и иначе как в каком-нибудь добре не существует; и не было ничего другого, откуда могла бы возникнуть какая-либо природа зла. Ибо, если бы она существовала, то, будучи природой, была бы, конечно, доброй: коль скоро природа эта не подвержена порче, она была бы большим добром, но даже и подверженная порче природа была бы все-таки добром, уничтожением или умалением какового порча могла бы ей повредить.

Августин. О природе блага против манихеев

1. Бог есть высшее и неизменное Благо, от Которого суть все другие блага, духовные и материальные

Высшим Благом, превосходящим все другие блага, является Бог. Следовательно, это Благо существует неизменно и, значит, действительно вечно и бессмертно. Другие блага получают существование только от Него, однако не из Его сущности. Из Его сущности – только Он Сам, а всё сотворённое – от Него, а не из Его сущности. И если только Он существует неизменно, то всё сотворённое Им в силу того, что сотворено из ничего, изменчиво. Его всемогущество столь велико, что Он смог и из ничего, то есть из совершенного ничто, сотворить различные блага: великие и малые, небесные и земные, духовные и телесные. Но поскольку Он воистину справедлив, Он не уравнял рождённое из Себя и сотворённое из ничего. Итак, причиной любых благ, великих и малых – на всех ступенях бытия – может быть только Бог. Всякая же природа, в той степени, в которой она является природой, является и благом, и именно поэтому причиной существования любой природы может быть только Высший и Истинный Бог, а всё, что не есть Бог, не является Высшим Благом, но лишь подобным Высшему Благу. С другой стороны, всякое низкое благо, хоть и далеко отстоит от Высшего Блага, может происходить только от Него Самого.

Итак, всякий дух, подчиняющийся закону изменения, и всякая плоть – от Бога. Таково происхождение всякой тварной природы, которая является либо духом, либо плотью. Неизменяемый Дух – Бог, изменяемый дух – тварная природа (и изменяемый дух лучше плоти). Плоть же – не дух, и хотя иногда духом называют ветер, потому что он для нас невидим, однако мы хорошо чувствуем его силу, и поэтому его можно назвать духом лишь в другом смысле.

2. Каким образом могут исправиться манихеи

Однако некоторые не понимают, что всякая природа (то есть всякий дух и всякая плоть) есть благо по природе; ими движет неправедность духа и смертность тела, и поэтому они пытаются выдумать другую, не сотворённую Богом природу, природу злого духа и смертного тела. Полагаем, что сказанное может быть доведено до их размышления. Ведь и они признают, что любое благо может существовать лишь от Всевышнего и Истинного Бога. Это представление, конечно, верно и будет достаточным для их исправления, если они будут внимать сказанному.

3. Мера, вид и порядок суть главные блага в сотворённых Богом вещах

Мы, кафолические христиане, чтим Бога, от Которого суть всяческие блага, великие и малые. От Него – всякая мера, великая и малая; от Него – всякий вид, великий и малый; от Него – всякий порядок, великий и малый. Все умеренное, прекрасное, упорядоченное чем в большей степени является таковым, тем в большей степени является благом. Чем менее умеренно, прекрасно и упорядочено нечто, тем меньшим благом и оказывается.

Таким образом, эти три рассматриваемых блага, мера, вид и порядок – о других бесчисленных благах, сводящихся к этим трём, умолчу – являются как бы родовыми благами в вещах, сотворённых Богом, будь то в духовных или телесных. А Бог выше любой меры, вида и порядка, выше не пространственно, но неизречённой и исключительной силой. И от Него – любые мера, вид и порядок.

Там, где эти три блага проявляются в большой степени, там и превосходные природы, где в малой степени – незначительные природы, а где их вообще нет, там нет никакой природы. Следовательно, всякая природа есть благо.

4. Зло есть испорченность меры, вида и порядка

Поэтому, если мы хотим исследовать, откуда зло, прежде необходимо рассмотреть, что это такое. А зло есть не что иное, как испорченность природных меры или вида, или порядка. Таким образом, злой называется испорченная природа, а неиспорченная – доброй. Но даже и сама испорченная природа, насколько остаётся природой, настолько является и благой, а насколько испорченной – злой.

5. Высшая испорченная природа лучше низшей неиспорченной

Какая-нибудь повреждённая природа, естественными мерой и видом устроенная на более высокой ступени бытия, может быть, однако, лучше природы хоть и неповреждённой, но естественными мерой и видом стоящей на низшей ступени бытия. Как и в человеческом представлении о качестве видимых вещей, повреждённое золото в любом случае лучше неповреждённого серебра, а повреждённое серебро лучше неповреждённого свинца. Так и в природах более сильных и духовных разумный дух, но повреждённый злой волей, лучше духа неповреждённого, но неразумного. И любой дух даже в повреждённом состоянии лучше любой неповреждённой плоти.

Итак, природа, имеющая при себе тело и сообщающая этому телу жизнь, лучше природы, только принимающей жизнь. Ведь насколько бы ни был испорчен дух жизни, он может подавать жизнь телу, и поэтому он всё равно лучше неповреждённого тела.

6. Природа, которая не может быть подвержена порче, – Высшее Благо; природа, которая может быть подвержена порче, – некоторое благо

Если же испорченность уничтожит в подверженных ей вещах всякие меру, вид и порядок, то и природы никакой не останется. Следовательно, природа, которая не может быть подвержена порче, является Высшим Благом. Эта природа и есть Бог. А всякая природа, которая подвержена порче, есть относительное благо, и порча вредит ей только отнятием или уменьшением в ней благого.

7. Испорченность разумной нематериальной природы есть результат либо свободного произволения, либо наказания

Для превосходнейших созданий, то есть для разумных духов, Бог установил такой порядок: если они сами того не захотят (то есть если они сохранят послушание Господу Богу своему и прилепятся нетленной красоте Его), не могут подвергаться порче. Если же не захотят сохранить послушание, по собственной воле истлевая в грехах, то не по собственной воле станут истлевать в наказании. Ведь Бог настолько благ, что оставившему Его не будет хорошо. И среди вещей, сотворённых Богом, столь великим благом является разумная природа, что нет другого блага, в котором она была бы блаженной, кроме Бога.

Так, согрешающие упорядочиваются в наказаниях. Это упорядочение, поскольку их природе не соответствует, оказывается мучением; но поскольку соответствует греху, является справедливым.

8. Красота вселенной несмотря на испорченность и разрушение низших природ

Все остальное, сотворённое из ничего и находящееся ниже разумного духа, не может быть ни блаженным, ни несчастным.

По причине же того, что относительно своих меры и вида не столь великие и даже малейшие блага благи по воле Высшего Благого Бога, они упорядочены таким образом, чтобы менее сильные подчинялись более сильным, немощные мощным, маломощные могучим, и таким образом земное небесному, как подчинённое – превосходящему. Вещи уходящие и заступающие на место ушедших также обладают в своём роде временной красотой; ведь и те, которые умирают или прекращают своё существование, не должны осквернять и нарушать меру, вид и порядок вселенского творения. Это можно сравнить с тем, как хорошо составленная речь будет непременно красивой, даже несмотря на то, что некоторые слоги или все звуки в ней сменяют друг друга, как бы рождаясь и умирая.

9. Наказание установлено для согрешающей природы, дабы она была правильно упорядочена

Что же до качества и степени наказания за грехи, то это является делом Божественной, а не человеческой справедливости. Велика, конечно, благость Божия, когда этого наказания избегают обращающиеся к Богу; а когда воздаётся грешникам по заслугам – нет у Бога никакой несправедливости, ибо природа упорядочивается лучше, если по справедливости болезнует в мучении, а не радуется безнаказанно во грехе.

Впрочем, даже в этом состоянии природа, хотя бы в минимальной степени обладающая мерой, видом и порядком, остаётся некоторым благом; если же они будут совершенно отняты и до основания разрушены, эта природа не будет благом, потому что она и вовсе не останется природой.

10. Природы подвергаются порче потому, что сотворены из ничего

Таким образом, все природы, подверженные тлению, вообще не были бы природами, если бы не были созданы Богом, и не были бы тленными, если бы были Им рождены, так как тогда они были бы тем же, что и Он Сам. Поэтому они существуют во всяких мере, виде и порядке. Ведь это Бог сотворил их. Однако эти природы изменчивы, так как сотворены из ничего. Святотатственной является дерзость отождествлять Бога и ничто, если мы полагаем, что рождённое Богом есть то же, что и созданное Им из ничего.

11. Причинить вред Богу невозможно, а природе причинить вред можно лишь с Его попущения

Таким образом, природе Божией совершенно нельзя причинить вред34, а природе, находящейся во власти Божией, нельзя причинить вред несправедливо, так как даже когда некоторые наносят не по правде вред согрешением, им вменяется в вину неправедная воля. А власть, которая им позволяет причинить вред, – от Бога. И хотя грешник этого не знает, Бог знает, каким образом необходимо пострадать тем, которым попустил причинить вред природе.

12. Всякое благо – от Бога

Всё сказанное настолько очевидно, настолько истинно, что если захотят на это обратить внимание вводящие другую, не сотворённую Богом природу, то перестанут богохульствовать и полагать в высшем зле великое благо, а в Боге – великое зло. Как я уже сказал выше, если обратят внимание на то, что всякое благо безусловно происходит от Бога – не так, что малые блага от одного бога, а великие от другого, но и те, и другие происходят от Высшего Блага, которое есть Бог (а истина принуждает это признать даже не желающих), достаточно им будет для исправления.

13. Отдельные блага, великие и малые, – от Бога

Поэтому припомним всевозможные блага, о которых достойно сказать, что Бог является их Творцом. Если эти блага упразднятся, останется ли какая-нибудь природа?

Всякая жизнь, сила, сохранность, память, разум, спокойствие, качественность, число, чувство, свет, приятность, соразмеренность, красота, мир, будь они малыми или великими, или какие-то другие подобные им блага, а особенно те, которые можно обнаружить во всём, духовном или телесном, то есть мера, вид и порядок, – от Господа Бога.

Если эти блага кто-либо захочет использовать не должным образом, он подвергнется Божественному наказанию, а там, где этих благ не будет вовсе, не будет и никакой природы.

14. Меньшие блага при сравнении с большими называются противоположными именами

Среди всех этих благ меньшие блага в сравнении с большими называются противоположными именами. Так, по сравнению с красотой человека, красота обезьяны называется безобразием.

Это вводит в заблуждение неразумных, полагающих, что внешность человека – добро, а обезьяны – зло. Они не замечают в теле обезьяны присущую ему меру, симметричность членов, соразмерность частей, сохранность целостности и многое другое, описание чего заняло бы много времени.

15. В теле обезьяны присутствует некоторая красота

Для того, чтобы сказанное нами стало понятным и удовлетворило несообразительных, или чтобы даже упрямых, противостоящих самой очевидной истине, убедить исповедать правду, спросим их: может ли тление повредить телу обезьяны? И если может подвергнутся тлению, то есть стать более гадкой, что уменьшается в ней, если не благо красоты? Значит, нечто пребывает, пока пребывает природа плоти. Отсюда следует, что, когда погибнет благо, погибнет и природа. Следовательно, природа – благая.

Так, мы и медленным называем то, что противоположно быстрому – ведь не можем назвать медленным неподвижное. Высокому голосу противопоставляется низкий голос или хорошему – плохой, но если не будет вообще никакого голоса, будет тишина, ведь она есть отсутствие звука и обычно ему противопоставляется.

Также называют противоположным светлое и тёмное, но ведь и тёмное имеет некоторый свет, без которого бывает только совершенная тьма, то есть отсутствие света, как тишина есть отсутствие звука.

16. Лишение упорядочивается Богом

Однако даже всякое подобное лишение упорядочивается во всеобщности природы36, чтобы мудро рассматривающие видели их упорядоченную смену.

Так, Бог, не освещая определённые места и сроки, создал тьму, по достоинству равную дню. И мы ведь, используя голос подходящим образом, применяем в речи тишину, а тем более Он – совершенный Творец всех вещей – устроил подходящим образом отсутствие тех или иных вещей.

Поэтому и в гимне трёх отроков свет и тьма хвалят Бога, то есть порождают в сердцах рассудительных хвалу Божию.

17. Природа, насколько бытийствует, – благо

Следовательно, любая природа, в той степени, в которой она является природой, не есть зло, а зло для природы есть не что иное, как уменьшение блага.

И если бы благо природы уменьшалось до уничтожения, то не осталось бы никакой природы, так же, как и никакого блага. Это относится ко всякой представимой природе, а не только к той, которую вводят манихеи и наделяют такими великими благами, что их чрезвычайная слепота удивительна.

18. Материя, называвшаяся некоторыми бесформенным веществом, также не есть зло

И даже та материя, которую древние называли веществом, не должна называться злом. Я имею в виду не то вещество, которое манихей в безумнейшей суете называет создательницей тел. Оттого манихею справедливо было указано, что он вводит другого бога – ведь никто не может придавать форму и творить тела, кроме Бога. И они творятся с мерой, видом и порядком, которые (полагаю, даже они это признают) суть блага и суть только от Бога. Но я подразумеваю под веществом некую совершенно бесформенную и бескачественную материю, из которой, как говорили древние, формируются ощущаемые нами качества.

По этой причине и лес по-гречески называется hyle. Ведь лес не сам по себе пригоден для чего-либо, но является материалом, из которого работающий с ним может сделать какие-то вещи. Так вот, эта материя, не воспринимаемая в каком-либо виде, но с трудом представляемая через всякое лишение образа, также не должна называться злом. Ведь и она обладает возможностью принимать формы, потому что если бы не могла принимать придаваемую Творцом форму, не могла бы называться материей. В свою очередь, если форма есть нечто благое, то, в чём она является в наибольшей степени, называется прекрасным. Подобно тому, как по внешнему виду природы называются красивыми, то без сомнения, даже возможность принимать форму есть нечто благое: ведь если мудрость есть благо, благом, конечно, является и сама возможность быть мудрым. И поскольку всякое благо от Бога, никто не должен сомневаться, что даже материя, если таковая существует, получает бытие только от Бога.

19. Бог обладает абсолютным бытием

И вот, великолепно и божественно слово Бога нашего, обращённое к Его рабу: «Я есмь Сущий» и «скажи сынам Израилевым: Сущий послал меня» (Исх 3:14). И действительно Он есть Сущий, так как неизменяем; а всякое изменение делает вещь не такой, какой она была. Значит, истинно существует Тот, Кто не изменяется, а всякое другое бытиё, сотворённое Им, получило своё существование от Него, каждое в свою меру.

Для Того, Кто существует высочайшим образом, противоположно только то, что не существует вовсе. Поэтому-то от Него существует как всё благое, так и всё природное, потому что всё существующее по природе – благо. Итак, всякая природа – благо, а всякое благо от Бога. Следовательно, всякая природа от Бога.

20. Страдание возможно только в благих природах

Телесное или душевное страдание, почитаемое некоторыми особенным злом, также может существовать только в благих природах. Ведь само по себе сопротивление боли некоторым образом является желанием оставаться в прежнем состоянии, так как это состояние было благим. Если страдание приводит к лучшему, оно полезно, а если к худшему – неполезно. Следовательно, душе причиняет страдание воля, сопротивляющаяся высшей силе, а телу – чувство, сопротивляющееся более сильному телу. Однако зло без страдания хуже, то есть хуже радоваться несправедливости, чем болезновать в истлении. Но даже и такая радость может быть только от стяжания хоть и низших, но благ, а несправедливость заключается в пренебрежении лучшим. Так и для тела лучше больная рана, чем безболезненное гниение, называемое собственно тлением, которого не видело, то есть не претерпело мёртвое тело Господа. Как было предвозвещено в пророчестве: «не дашь святому Твоему увидеть тление» (Пс 15:10). Разве кто-нибудь будет отрицать, что Его ранили, прибив гвоздями и пронзив копьём? Но даже гниение, правильно называемое всеми тлением плоти, если есть чему дальше гнить, увеличивается при уменьшении блага. А если нечто совершенно сгниёт, не останется никакого блага и никакой природы, так как даже тлению нечего будет тлить. Следовательно, и самого гниения не останется, так как ему совершенно негде будет пребывать.

21. Мера – причина размера

Так, о маленьком и незначительном все говорят, как об умеренном, потому что и в таких вещах остаётся некоторая мера, без которой не только небольшого размера, но и совершенно ничего не было бы. А то, что вследствие чрезвычайной величины называется чрезмерным, порицается за саму чрезвычайную величину. Но и чрезвычайно большое, чтобы быть заключённым в рамки некоторой меры, находится под Богом, «все расположившим мерою, числом и весом» (см. Прем 11:21).

22. В некотором смысле понятие меры приложимо к Богу

О Боге нельзя сказать, что Он имеет меру, иначе необходимо будет предположить, что Он имеет и конец. Но и неумеренным нельзя назвать Того, Кто дает меру всем вещам, чтобы всё могло существовать в той или иной мере. Но опять-таки и соразмеренным нельзя назвать Бога, как если бы Он от кого-то получил меру.

Если же и назовём Его Высшей Мерой, как однажды мы это делаем, то должны понимать под Высшей Мерой Высшее Благо. Ведь всякая мера, насколько есть мера, – благо, отчего достойно похвалы всё соразмерное, умеренное и согласное.

А в другом смысле мы используем понятие мера для обозначения конца, и говорим “без меры”, когда имеем в виду “без конца”. Такие вещи иногда прославляются, как, например, когда говорится: «и Царству Его не будет конца» (Лк 1:33). Ведь можно сказать и так: “не будет меры”, понимая под мерой конец. А тот, кто не правит в той или иной мере, не правит вовсе.

23. В каком смысле возможно говорить о злых мере, виде и порядке

Следовательно, меру, вид и порядок называют злыми или потому что они присутствуют в меньшей степени, чем должны, или потому что не соответствуют тем вещам, которым должны соответствовать, и потому называются злыми, что несвойственны этим вещам и несообразны им. Как если бы о ком-то говорилось, что он поступил не должным образом, потому что сделал меньше, чем должен был, или сделал то, что в данном случае не должен был делать, либо больше, чем следовало, либо несообразно. Так что плохо сделанное справедливо порицается только потому, что сделано не в надлежащей мере.

Таким же образом о злом виде можно говорить либо в сравнении с более красивым или прекрасным, оттого, что в одной природе вид меньше, а в другой – больше (не размером, но уместностью и красотой); или потому, что не гармонирует с природой, в которой присутствует, так что выглядит чуждым ей и неуместным. Это подобно виду нагого человека на центральной площади, не смутившего бы никого в бане. Также и порядок называется злым тогда, когда он сам присутствует в меньшей степени. Поэтому скорее не порядок, а беспорядок плох, когда нечто упорядочено в меньшей степени, чем должно, или упорядочено не как должно. Там же, где есть некоторая мера, некоторый вид и некоторый порядок, там есть и некоторое благо и некоторая природа; а там, где нет никакой меры, никакого вида, никакого порядка, там нет никакого блага и никакой природы.

Августин. О граде божьем

Книга четырнадцатая

Глава XI. О падении первого человека, природа в котором создана доброю, и не может быть восстановлена никем, кроме Творца его

Но поелику Бог все знал наперед, а потому не мог не знать и того, что человек согрешит, то мы должны представлять себе святой град соответственно тому, как Он его предвидел и предопределил, а не соответственно тому, что не могло быть доступно нашему познанию, поскольку в планы Господа не входило. Ибо человек не мог своим грехом расстроить божественный совет так, чтобы принудить Бога изменить Его предопределение, потому что Бог предвидением своим предварил и то и другое: т. е. в предвидении Его было и то, что человек, которого Он сотворил добрым, сделается злым, и то, что и в этом случае он Сам сделает доброго относительно человека. Хотя и говорится, что Бог изменяет свои решения (Быт. VI, 6), почему в священном Писании встречается даже образное выражение, что Бог раскаялся (1Цар. XV, 11), – говорится сообразно с тем, на что надеялся человек или что вытекало из порядка естественных причин, но не применительно к тому, что Всемогущий знал наперед, что Он это сделает. Итак, Бог, как говорит Писание, сотворил человека правым, и, следовательно, с доброю волей. Он не был бы правым, если бы не имел доброй воли. Поэтому добрая воля есть дело Божие, и именно с нею сотворил Бог человека. Первая же злая воля, предшествовавшая в человеке всем злым делам, была скорее отпадением от дела Божия к своим делам, чем каким-нибудь делом. Потому эти дела и злые, что творятся не по Богу; так что для этих дел, как бы для некоторых плодов, деревом своего рода была сама воля или сам человек, насколько он имел злую волю.

Далее, хотя злая воля не есть воля, соответствующая природе, но – противоречащая природе, потому что она есть порок, однако она – той же природы, что и порок, который мог быть только в природе; но – в природе той, которую Творец сотворил из ничего, а не в той, которую родил из Себя самого, как родил Слово, Которым создано все. Ибо хотя Бог образовал человека из праха земного, но сама земля и всякая земная материя получили бытие из ничего; и из ничего же созданную душу дал Бог телу, когда был создан человек. Поэтому-то добро превосходит зло до такой степени, что, хотя зло и допускается для доказательства, что предусмотрительнейшая правда Божия может пользоваться и самим злом для добра; однако добро может существовать и без зла, как существует сам Бог, истинный и высочайший, как существует над этим мрачным воздухом всякая видимая и невидимая небесная тварь; но зло без добра существовать не может, потому что природы, в которых оно существует, насколько они – природы, суть природы добрые. И истребляется зло не через уничтожение какой-либо привходящей природы или известной ее части, а через оздоровление и исправление природы испорченной и извращенной. Итак, произвол воли тогда поистине свободен, когда не служит порокам и грехам Таким он был дан от Бога, и, потерянный вследствие от него же зависевшего повреждения, может быть восстановлен только Тем, Кем мог быть дан. Поэтому Истина говорит: «Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете» (Иоан. VIII, 36). Это то же, как если бы Он сказал: «Если Сын исцелит вас, то истинно здоровы будете». Он Освободитель от того, от чего и Спаситель.

Итак, человек жил по Богу в раю телесном и, вместе с тем, духовном. Это не был только рай телесный ради телесных же благ, но был также и раем духовным для ума; не был он только и раем духовным, которым бы человек наслаждался посредством внутренних чувств, не будучи в то же время и раем телесным, доступным чувствам внешним. Он был тем и другим для того и другого. Но вот оный ангел, гордый, а потому и завистливый, вследствие той же самой гордости отвратившийся от Бога и обратившийся к самому себе, из желания по некоторой своего рода тиранической надменности иметь скорее у себя подданных, чем быть подданным самому, ниспал из духовного рая (о падении его и его союзников, сделавшихся из ангелов Божиих его ангелами, я, насколько мог, достаточно сказал в одиннадцатой и двенадцатой книгах этого сочинения). Стараясь со злоумышленной хитростью неприметно подействовать на чувства человека, которому, как продолжавшему стоять, он, как павший, завидовал, он в телесном раю, где вместе с двумя людьми проживали и прочие подчиненные им и безвредные земные животные, избрал змея, животное скользкое и весьма подвижное, соответствующее его замыслу, – избрал, чтобы вести через него речь. Подчинив его ангельским действием и превосходством природы, но с лукавством духа, и, пользуясь им как орудием, он завел хитрый разговор с женщиной, т. е. начал с низшей части человеческого союза, чтобы постепенно перейти к целому. Он не считал мужа легковерным и потому полагал, что его можно уловить не введением его в заблуждение, а тем, что тот сделает уступку заблуждению чужому.

Ведь не по заблуждению сочувствовал, а по условиям, в каких находился, уступил заблуждающемуся народу Аарон, когда сотворил идола (Исх. XXXII, 4); невероятно, чтобы и Соломон настолько заблуждался, что действительно считал нужным поклоняться идолам, но был вовлечен в это святотатство женскими ласками (3Цар. XI, 4). Также точно нужно думать, что и оный муж, чтобы нарушить закон Божий, последовал своей жене, – последовал один другой, человек человеку, супруг супруге, – не потому, чтобы введенный в обман поверил ей, как бы говорящей истину, а потому, что покорился ей ради супружеской связи. Ибо не напрасно апостол сказал: «Не Адам прельщен, но жена, прельстившись, впала в преступление» (1Тим. II, 14). Это значит, что она приняла за истину то, что говорил ей змей, а он (Адам) не захотел отделиться от нее даже в грехе. От этого он не сделался менее виновным; напротив, он согрешил сознательно и рассудительно. Поэтому апостол и говорит «не прельстился», а не «не согрешил». То же самое он дает понять, говоря: «Одним человеком грех вошел в мир», и, несколько далее, замечает яснее: «Подобно преступлению Адама» (Рим. V, 12, 14). Под обольщенными он разумеет тех, которые делают такое, что не считают грехом; а Адам знал, что делал. Иначе каким бы образом было истинно, что «не Адам прельщен»? Но, не испытав божественной строгости, он мог обмануться в том отношении, что мог счесть это преступление извинительным. Поэтому хотя он и не прельстился тем, чем прельстилась жена, но обманулся относительно того, как будут приняты слова, которые он впоследствии сказал: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел» (Быт. III, 15). Но чего же более? Пусть не оба они были обольщены, но оба были уловлены грехом и запутались в тенетах дьявольских.

Глава XII. О свойствах первого греха, совершенного человеком

Может возникнуть вопрос: почему человеческая природа не изменяется таким же образом от других грехов, как изменилась она от преступления заповеди первыми двумя людьми, причем изменилась настолько сильно, что это привело даже к смерти, тогда как нынче мы видим, что совершаются и куда более тяжкие прегрешения? На это следует ответить, что нельзя считать упомянутое преступление легким на том только основании, что оно было связано с пищей, причем не дурной и не вредной (ибо, конечно, Бог не насадил в раю ничего дурного или вредного), а только с запрещенной. Но суть заповеди – повиновение, добродетель же повиновения в разумной твари есть некоторым образом мать и хранительница всех добродетелей. Ибо эта тварь создана так, что для нее полезно быть подчиненной, и, напротив, гибельно творить волю свою, а не Того, Кем она создана. Заповедь о невкушении определенного рода пищи в месте, изобиловавшем всякою пищей, была легка для исполнения, тем более что еще не было наказания за неповиновение и потому вожделение не противодействовало воле, и именно поэтому нарушение ее было величайшей несправедливостью.

Глава XIII. О том, что в преступлении Адамовом злому делу предшествовала злая воля

Но начали они быть злыми втайне, чтобы затем уже впасть в неповиновение открыто. Не дошли бы они до злого дела, если бы этому не предшествовала злая воля. Начало же злой воли – гордость. «Яко начало» всякого «греха гордыня» (Сир. X, 15). А что такое гордость, как не стремление к превратному возвышению? Превратное же возвышение состоит в том, что душа, оставив Начало, к которому должна прилепляться, пытается стать таким началом для себя сама. Это бывает, когда она начинает чрезмерно нравиться самой себе, уклоняясь от своего Блага, Которое ей должно нравиться больше, чем она сама. Уклонение же это – уклонение добровольное. Останься ее воля твердою в любви к высочайшему и неизменному Благу, от Которого она получила просвещение, чтобы видеть, и Которым согревалась, чтобы любить, – она не отвратилась бы от Него, чтобы любоваться собою, омрачаться и остывать. Жена бы тогда не поверила змею, а Адам не предпочел бы предложение жены воле Божией.

Итак, это злое дело было совершено такими, которые уже были злы. Не был бы плод злым, если бы не был от злого дерева, а дерево могло стать злым только вопреки природе; противен же природе только порок воли. Но быть поврежденною пороком могла только такая природа, которая создана из «ничто». То, что делает ее природой, она получила от Бога, то же, что она уклонилась от того, что она есть, следует из того, что она создана из «ничто». Впрочем, человек не уклоняется настолько, чтобы впасть в полное ничтожество, но, уклоняясь к себе, умаляется сравнительно с тем, каким он был, когда прилеплялся к Тому, Кто есть высшее и истинное бытие.

Итак, оставить Бога и уклониться к себе еще не значит обратиться в ничто, но – приблизиться к ничтожеству. Поэтому гордые в Священном Писании называются иначе «себе угодницы» (2Петр. II, 10). Хорошо иметь в сердце любовь, но не к самому себе, что является верным признаком гордости, а к Господу, что есть признак повиновения, принадлежащего только смиренным. Есть в смирении нечто такое, что удивительным образом возвышает сердце, и есть нечто в гордыне, что сердце принижает. Таким образом, смирение возвышает, а превозношение – тянет вниз, ибо смирение делает покорным высшему, т. е. Богу, а превозношение, отпадая от вышины, принижает. Поэтому в настоящее время в граде Божием и граду Божию, странствующему в этом мире, прежде всего рекомендуется и особенно прославляется в лице их Царя, Который есть Христос, смирение; противоположный же этой добродетели порок гордыни, по учению Писания, господствует в противнике его, дьяволе. В этом и заключается величайшее различие тех двух градов, о которых мы говорим. Один из них – общество благочестивых, другой – нечестивых, тот и другой с соответствующими ангелами; и в первом главенствует любовь к Богу, а во втором – любовь к самому себе.

Итак, явным грехом, состоявшим в совершении того, что Бог запретил делать, дьявол не смог бы обольстить человека, если бы не овладело уже человеком довольство собою. Потому-то и понравилось ему услышанное: «Будете как боги» (Быт. III, 5). Гораздо бы вернее они были таковыми, если бы прилеплялись к высочайшему и истинному Началу своею покорностью, а не обратились в своей гордыне к самим себе, к своему началу. Ибо боги сотворенные суть боги не через самих себя, но – вследствие общения с Богом истинным. Желать же большего – значит умаляться. Итак, это зло, которое, – когда в самодовольстве своем человек возомнил себя своим же собственным светом, отвратившись от того Света, благодаря Которому светил и сам, – это, говорю, зло предшествовало втайне, чтобы за ним последовало уже другое зло, явное. Ибо истинно сказано, что «прежде сокрушения возносится сердце… и прежде славы смиряется» (Притч. XVIII, 12). Несомненно, что явному крушению предшествует крушение тайное, хотя таковым и не всегда считается. Кто, в самом деле, посчитает превозношение крушением, хотя в нем уже заключено падение превозносящегося? Но всякому видно то крушение, при котором совершается очевидное нарушение заповеди. Поэтому Бог и запретил такое, что, будучи совершено, не могло быть оправдано никаким надуманным основанием. Я даже полагаю, что гордым полезно впадать в какой-нибудь явный грех, чтобы это приуменьшало их самодовольство. Для Петра было спасительнее его недовольство самим собой, когда он плакал, чем удовлетворенность, когда он много о себе воображал (Мф. XXVI, 33 и Мф. XXVI, 75). О том же говорится и в псалме: «Исполни лица их бесчестием, чтобы они взыскали имя Твое, Господи!» (Пс. 82, 17), т. е., чтобы взыскуя имя Твое, нашли удовольствие в Тебе те, которые, взыскуя свое имя, находили удовольствие в самих себе.

Глава XIV. О гордости преступления, которая была хуже самого преступления

Но гораздо хуже и достойнее осуждения та гордость, которая и в явных грехах ищет себе оправдания. Так вели себя и те первые люди, когда она говорила: «Змей обольстил меня, и я ела», а он вторил ей: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел» (Быт. III, 13–12). Разве это были просьбы о помиловании, мольбы об исцелении? Хотя они и не отрицали, подобно Каину, того, что совершили, однако из гордости старались взвалить свою вину на другого. Но там, где очевидно нарушение божественной заповеди, там пристало обвинение, а не извинение. Что из того, что жена последовала совету змея, а муж уступил жене? Неужто поверить или уступить кому бы то ни было можно было наперекор велению Бога?

Глава XV. О справедливости возмездия, которое получили первые люди за свое неповиновение

Итак, человек пренебрег повелением Бога, Который сотворил его по образу Своему, поставил над всеми животными, поселил в раю, доставил обилие всего, необходимого для счастья, не обременил множеством трудных для исполнения заповедей, но для того, чтобы оказать содействие спасительному повиновению, дал только одну, короткую и легкую, напоминавшую о том, что Он – Господь всякой твари, которой полезна добровольная покорность. За этим последовало справедливое осуждение, по которому человек, который мог в случае соблюдения заповеди и по плоти стать духовным, сделался плотским и по уму. Возлюбивший в гордыне своей самого себя, он и был правдою Божией предоставлен самому себе, но предоставлен так, что, разноглася с самим собой, вместо желанной свободы подвергся жестокому и жалкому рабству под властью того, кому посочувствовал своим грехом; умерший духом по воле должен был умереть и телом по неволе; пренебрегший жизнью вечною был осужден на вечную смерть, когда бы не спасала его от нее благодать.

Кто считает такое осуждение чрезмерным, тот, видимо, не может понять, сколько нечестия было там, где было так легко не грешить. Как справедливо восхваляется великая покорность Авраама, ибо велено было ему необычайно трудное для исполнения дело – убийство сына, так и в раю неповиновение было тем большим, чем наилегчайшим делом было исполнение заповеданного. И как повиновение второго Человека тем достохвальнее, что Он был «послушным даже до смерти» (Филип. II, 8), так и неповиновение первого человека тем гнуснее, что он сделался непослушным даже до смерти. Когда назначено тяжкое наказание за неповиновение, а дано повеление исполнить дело легкое, то где еще с такою силой может проявиться вся сила зла, как не в такого рода неповиновении?

Наконец, в самом наказании за этот грех, какое возмездие получило неповиновение, как не неповиновение же? Ибо в чем состоит несчастье человека, как не в Неповиновении ему его же самого, из-за которого он не хочет того, что может, и хочет того, чего не может? Хотя и в раю он не мог всего, но, однако же, хотел того, что мог, и потому имел все, что хотел. Теперь же, как это видим мы сами и как свидетельствует о том же Писание, «человек суете уподобися» (Пс. 143, 4). Кто может перечислить, сколько невозможного он желает, в то время как ему не повинуется не только душа его, но и плоть? Против воли его и душа его волнуется постоянно, и плоть скорбит и умирает; терпим мы и немало другого, чего никогда не терпели бы против воли, если бы природа наша могла этой воле подчиняться. Но, говорят, сама-де плоть терпит нечто такое, что не дозволяет ей покоряться. Не все ли равно, как это и почему, коль скоро, будучи подчиненными Богу, мы сами не захотели Ему служить, и наша плоть, бывшая нам подчиненной, отказываясь служить, стала нам в тягость; хотя мы, не служа Богу, стали в тягость себе, а не Ему. Он ведь не нуждается в нашем служении, как сами мы нуждаемся в служении нам нашего тела.

Впрочем, и так называемые скорби плоти суть скорби души в плоти и от плоти. Разве плоть сама по себе скорбит или желает? Когда говорят, что плоть скорбит или желает, то имеется в виду или сам человек в целом, или какая-либо часть его души, на которую оказывают воздействие плотские чувства. Скорбь плоти – это неприятные ощущения в душе от плоти, скорбь же души, называемая также печалью, – отвращение от того, что случается с нами вопреки нашей воле. Между тем, печали часто предшествует страх, который и сам бывает только в душе, а не в плоти. Скорби же плотской не предшествует некий плотский страх, который бы ощущался в самой плоти до скорби. Но удовольствиям, однако, предшествуют своего рода требования, ощущаемые в плоти как некие ее желания, например: голод, жажда, похоть, хотя, впрочем, похоть – общее название всех страстных желаний. Ибо и сам гнев, по определению древних, есть похоть мщения. Правда, порою человек гневается и в таких случаях, когда мщение не имеет никакого смысла, например, гневается на плохо пишущее перо, ломая его от досады. Но и в этом видна похоть мщения, хотя и до крайности неразумная. Итак, есть похоть мщения, называемая гневом; есть похоть к деньгам, называемая жадностью; есть похоть любой ценой настоять на своем, называемая упрямством; есть похоть к самопревозношению, называемая хвастовством. Вообще есть много разных похотей, не все из которых даже имеют свое название. Как, например, назвать похоть к господствованию, о необычайной силе которой в душах тиранов свидетельствуют многочисленные гражданские войны?